«Забычила — и получился разбой» Узница женской колонии о лесбийской любви, заколотых детях и беспределе

Что творится за высокими стенами женских колоний в России, 33-летняя Галина Воробьева знает не понаслышке. На счету матери троих детей — два срока в Ленинградской и Можайской колониях. Блатные расклады, борьба за выживание, лесбийская любовь и разлука с детьми — лишь малая часть того, что она видела за решеткой. И хотя о своих отсидках заключенные говорят неохотно, Воробьева согласилась побеседовать с «Лентой.ру» и рассказать подробно о жизни в женской колонии.

Галя родилась в Рыбинске, что в Ярославской области. Родители развелись, когда она была совсем маленькой; девочка осталась с матерью. Потом мама умерла, и десятилетняя Галя попала в детский дом. У отца к тому времени была другая семья. В 16 лет Галя Воробьева выпустилась из детского дома со специальностью портной-закройщик, стала жить самостоятельно: тусовки, легкие наркотики, друзья — и никакого контроля. Потом появились героин и амфетамин.

«Меня закрыли»

В жизни каждого наркомана бывают периоды просветления. Я вышла замуж, родила дочь и сына. Но потом срыв, тянет обратно, хочется движухи. Уходила из семьи — вечеринки, тусовки, — потом возвращалась. Две-три недели отсутствия были для меня в порядке вещей. В 2007 году органы опеки лишили меня родительских прав. Мой отец оформил опекунство на моих детей, несмотря на то, что мы не общались. Видимо, у него было чувство вины за то, что отстранился в свое время от моего воспитания. С мужем мы к тому времени уже развелись.

«Старшие»

Попав на зону, осужденная должна в первую очередь пообщаться со «старшей». Речь идет о главной зэчке в камере или отряде. Она же отвечает за внутренний порядок.

От «старших» в женских тюрьмах зависит очень многое. Например, они могут докладывать тюремной администрации о конфликтных или неблагонадежных личностях. Также «старшая» может навести порядок в камере своими силами. Причем нередко такие заключенные творят откровенный произвол, на что закрывают глаза представители администрации. Причина проста – именно «старшие» помогают держать заключенных в ежовых рукавицах.

«Женщины-зечки — тревожный контингент»

В 2012 году я получила три года, и меня отправили в женскую колонию в Ленинградской области — Ульяновка называется. Женщины вообще сложные создания, а женщины-зечки — это тревожный контингент, психика у всех нарушена. На зоне авторитет у «кратких» — это неоднократно судимые.

Залог успеха на зоне в том, чтобы «хорошо сидеть». А что это значит? Чтоб не наезжала администрация, чтоб ровные отношения с зечками. Ты должна уметь за себя постоять. Я вот уверенная в себе, физического давления на меня было мало, в основном моральный пресс. Напряжение каждый день, потому что каждый день ты должна отстаивать свои права: на место в комнате питания, в каптерке, на розетку, в курилке, ну и так еще по мелочи. Но если рот не открывать, если не можешь отстоять свое мнение, разрулить ситуацию, то тебя чморят. Делают разные пакости: бойкот процветает, тебе говорят все, что о тебе думают, могут подложить запрещенку — духи, цветные вещи. На воле это мелочи, а там это взыскание, и если его получишь, то уже не можешь выйти по УДО. А выйти все стремятся. Но если ты чмо, то сами зеки будут ставить тебе палки в колеса.

Исправительная колония №2 в поселке Ульяновка (Ленинградская область)

Фото: ФСИН

Вышла из карантина, мне выдали форму 52 размера, а я ношу 44-й. Это пиджак-юбка, пиджак-брюки. Одна дама предложила мне ушить форму за блок сигарет и стограммовую банку кофе. Отдала ей форму, а она «задинамила»: две недели я не могла ее найти, потом наконец-то отловила в курилке и вежливо спрашиваю: «Что за дела?» Она давно сидела и, видимо, решила на новенькой отработаться. Ответила мне: «Ты кто такая? Иди гуляй». Годы общения с уголовниками и наркоманами на мне сказались, и я надавала ей. Через пару часов дамочка принесла мне ушитую форму и вернула сигареты. Так я получила свое первое взыскание.

Мне повезло очень сильно: наш бригадир Яна, которая 16 лет отсидела, оказалась моей землячкой. Есть негласное правило: земляки помогают друг другу. Она грамотно руководила, могла договориться с администрацией, все к ней шли за помощью, хоть она и строгая была.

Я еще в карантине была, мне прислали посылку: сапоги, цветные кофты, термо- и корректирующее белье. Хоть ты и на зоне, но хочется минимального комфорта и красоты, а в колонии ходят только в форме — платок, пальто и обувь. Но кто давно сидит и у администрации на хорошем счету, имеют послабление: они могут носить одежду и обувь неустановленного образца. Я обратилась к Яне за помощью, и через некоторое время мне, новичку, разрешили носить свои сапоги и водолазку с блестками. Еще Яна помогла мне с работой. Сначала меня распределили на швейное производство, но там платили копейки — 300-400 рублей в месяц. А потом Яна устроила меня на вольное производство, которое было на территории нашей колонии. Там производили пластмассовые изделия. Зарплата уже 2000 рублей в месяц плюс бонусы за переработку — сигареты и кофе, а это ценный товар в колонии, которым все можно оплатить.

«Старушка» или «параша»

Ни в мужских, ни в женских тюрьмах отхожее место не называют «туалетом». Традиция заменять данный термин появилась еще в дореволюционной России. В те времена бадью, предназначенную для сбора нечистот, именовали не иначе, как «старушкой» или «парашей». Причем эти термины использовали не только обычные арестантки, но и политзаключенные, дамы высокообразованные, нередко являвшиеся наследницами аристократических фамилий.

Эти жаргонизмы в неизменном виде дошли до наших дней. Сегодня они в ходу и в женских, и в мужских тюрьмах.

«Забычила — и получился разбой»

Я вышла из Ульяновки в январе 2015 года с настроем, что сидеть больше не хочу. Вернулась в Рыбинск и устроилась на работу официанткой. Директор кафе лояльно отнесся к моей судимости. Все было хорошо. Познакомилась с молодым человеком. Забеременела, потом выяснилось, что он наркоман. Завязать у него не получилось, и мы расстались. Однажды с подружкой поехала в гости, опять пьянка. Видимо, тюремные устои дали о себе знать.

Забычила — и получился разбой. В том же 2015-м мне дали 2,5 года. Мой начальник просил за меня и соседи, поэтому получила по минимуму. Прокурор просил пять лет. Приехала в Можайскую колонию с огромным животом: 36 недель срока. Сама волокла два тяжеленных чемодана, никто из сотрудников не помог. С нами были еще две мамочки с младенцами: одному три месяца, другому девять. Сотрудницы у них молча забрали детей, они спрашивают — куда? Те ответили им по-хамски. Сразу поняла, что здесь все будет очень жестко.

Фото: Фонд «Протяни Руку»

После родов я стала работать нянечкой в доме ребенка при колонии. Декретный отпуск 71 день. У меня были 15 новорожденных, я буквально выползала с работы. Малыши постоянно плачут, потому что голодные, морально очень тяжело. Даже не было возможности увидеть своего ребенка. Впервые сына увидела через четыре месяца.

В Можайке с 2010 года зечки жили вместе с детьми, но потом из-за какой-то инфекции детки стали умирать, и корпус совместного пребывания закрыли. В 2012 году его открыли, но мамочки все равно не жили с детьми. И вот мы — десять мамок — стали ходить к администрации и выбивать совместное проживание. Писали жалобы президенту, уполномоченному по правам человека, по правам ребенка. У меня была подруга Юля, она юридически подкована была — адвокат, помогала нам.

Большинство наших жалоб не уходили из колонии, администрация все время придумывала разные отмазки — просто им не хотелось брать ответственность: это же постоянные проверки, излишнее внимание к колонии. Нас прятали от проверяющих, когда приезжали представители общественной наблюдательной комиссии (ОНК), чтобы мы не жаловались им. Мы, в свою очередь, шли на шантаж, что все расскажем про здешние порядки, если нам не разрешат жить с детьми. В итоге, когда моему Матвею исполнилось восемь месяцев, мы стали жить вместе.

Ничего слаще морковки мой сын не видел. Я была в постоянном поиске вкусняшек для него, витаминов. Конфеты, печенье, фрукты — все под запретом. Можно только то, что в официальном меню, а там только зеленое яблоко. Когда я в первый раз дала ему банан — Матвею было полтора года, — он не знал, что с ним делать. Раз в полгода подруга присылала посылку, а там дефицит: влажные салфетки, подгузники, игрушки.

Когда смотришь на своего ребенка и понимаешь, что ты не можешь ему ничего дать, — это убивает. То, что я родила его в колонии, очень на меня повлияло, я переосмыслила тогда всю свою жизнь. Хочется компенсировать ему все, чтобы Матвей не вспоминал, где он родился.

Фото: Владимир Веленгурин / ТАСС

Потом я опять пошла по кабинетам, требовала изменить методы лечения. Там ужасное медицинское обслуживание, детей закалывают антибиотиками. Когда один заболел, его не изолируют из группы, и он заражает остальных. Сразу всех начинают колоть серьезными препаратами, даже новорожденных. У меня сын теперь как наркоман, его никакие щадящие лекарства не берут, потому что в Можайке их подсадили на Цефтриаксон — антибиотик широкого спектра действия.

У меня на руках восьмимесячная девочка начинала орать, когда приходила медсестра с уколами. Она ее узнавала и понимала, что сейчас будет больно, вцеплялась своими ручками в меня. Этого не забыть никогда!

С этой системой ничего сделать нельзя. Сотрудники тебе говорят: а ты чем думала, когда беременная совершала преступления? И ты не можешь ничего им сказать, потому что это действительно так. Начинаешь объяснять, что это же дети, а тебе говорят: это дети зечек. Какое отношение к нам — спецконтингенту, такое же и к нашим детям. Осознание того, что ты бессильна, очень угнетает.

«Я не в лесбийской теме»

В Ульяновке страсти кипели. А вот Можайская — это колония нравов. За лесбиянство, назовем вещи своими именами, строго наказывали, и там этого было очень мало. Оно присутствовало, но скрыто, завуалировано, напоказ ничего не выставлялось. Если женщины и жили какими-то отношениями, то об этом знал очень узкий круг. А в питерской колонии все это процветало. Все три года там я была в шоке. Знаки внимания — записки, подарки — все как в отношениях мужчины и женщины, за тобой начинают ухаживать, но как-то сложнее и страшнее.

Я, как только попала в колонию, заметила, что одна дама в столовой стала пристально на меня смотреть на обедах. Постоянно ощущала ее пристальный взгляд. Однажды утром на своей тумбочке я нашла горячий кофе, шоколадку и записку. Там было написано: давай пообщаемся. Я поспрашивала девочек, кто принес. И они сказали, что эта женщина. Я встретила ее в курилке и объяснила, что не стоит мне уделять внимание — я не в лесбийской теме. Но она еще полгода проявляла настойчивость, дарила презенты: открытка, гель для душа, какая-то цветная футболка в подарочной упаковке, духи даже, которые в колонии запрещены.

Фото: Дмитрий Лебедев / «Коммерсантъ»

В этой каше варились все подряд, вне зависимости от длительности срока, просто природа брала свое, но для меня это неприемлемо. Я воспитана так, что отношения только с мужчинами. Если вам нравится — занимайтесь, но без меня. Уединялись по-разному: ширмовали шконарь (завешивали простынями первый этаж двухъярусной кровати), на заводе в потаенных местечках… Все понимали, терпели, не обращали внимания. Я, когда видела, не молчала, плевалась.

В питерской колонии, конечно же, наказывали за лесбиянство, и жестко: сажали в ШИЗО, накладывали взыскание. Но все равно там было какое-то человеческое отношение к заключенным. Я это поняла, попав в Можайскую колонию. Там лютые женщины работают. В Ульяновке с начальницей отряда у нас были приятельские отношения, она жила жизнью своих подопечных. У нее 130 человек, и она в курсе жизненной ситуации каждой из них. Мы звали ее мама. Там администрация стимулировала к УДО: если на 100 процентов выкладываешься на работе, участвуешь в самодеятельности, не нарушаешь режим, то получаешь поощрения, благодарности и выходишь по УДО. Поэтому там мало стукачей — нет в них нужды.

В Можайке все по-другому. Там зек «крепит» зека. Что это значит? Стукачество. Внутренний настрой очень злой. Зечки работают, пляшут, вышивают крестиком, но благодарности никому не раздают. Там вообще не выходят по УДО.

«Рублевые»

В женской зоне существует категория заключенных, попавших в сексуальное рабство к «кумовьям» – надзирателям и прочим представителям лагерной администрации. Таких зэчек называют «рублевыми». Причем данное понятие появилось еще во времена сталинского ГУЛАГа.

Предоставляя клиентам определенные услуги сексуального характера, такие женщины получали привилегии. Они заключались в следующем:

  • освобождение от выполнения общественных работ;
  • дополнительное питание и т. д.

При этом, не все «рублевые» были одинаковыми. Здесь существовала и внутренняя иерархия. Например, в 20-50 годы прошлого века на Соловках различали следующие виды привилегированных узниц:

  • «полурублевые»;
  • «пятиалтынные» или «15-копеечные»;
  • «рублевые».

Естественно, последние имели наиболее высокий статус. И в зависимости от ранга, женщина получала определенные бонусы и послабления. Если же заключенная отказывалась от сексуальных контактов с «кумовьями», ее жестко притесняли, создавать тяжелые условия для жизни. Поэтому понятие рабства наиболее подходит для описания положения таких арестанток.

«Не имею права опускаться»

13 ноября 2021 года мы вместе с Матвеем освободились, ему было два года и один месяц. До заключения у меня были две комнаты в четырехкомнатной коммуналке. Соседка-бабушка умерла, пока я сидела, а ее дочь продала ее долю. Новые хозяева весь строительный мусор, весь хлам свалили в мои комнаты, в них обвалился потолок, были выбиты окна, сейчас они непригодны для житья. Нужны средства на ремонт, их у меня нет. Первые месяцы мы с сыном жили в кризисном центре, там я прошла реабилитационную программу, чтобы избавиться от тюремных привычек.

Галина Воробьева с Матвеем

Фото предоставлено героем материала

Сейчас нас приютила подруга. Планов много, хочется жить нормально, как обычный человек, водить ребенка в садик, работать. Хочу восстановить связи с родственниками, со старшими детьми, восстановить родительские права. Я должна дать Матвею все, чтобы он рос нормально. Дрянь я редкостная, надо было отсидеть два срока, чтобы понять и оценить то, что мне было дано. Теперь я не имею права опускаться. Конечно, я все это заслужила, но есть такая категория людей, которые не осудят, поднимут с земли. Незнакомые люди проявили к нам заботу, внимание и сочувствие. Я им очень благодарна.

«Мамки»

Этот термин в женских тюрьмах используют для названия следующих категорий заключенных:

  • женщин, которые попали в места лишения свободы беременными;
  • арестанток, зачавших, находясь в заключении.

Находясь в тюрьме, женщины нередко беременели с выгодой. Так, арестанткам «с животом» предоставлялись более легкие условия содержания в сравнении с остальными заключенными.

Есть вопрос к юристу? Спросите прямо сейчас, позвоните и получите бесплатную консультацию от ведущих юристов вашего города. Мы ответим на ваши вопросы быстро и постараемся помочь именно с вашим конкретным случаем.

Телефон в Москве и Московской области: +7

Телефон в Санкт-Петербурге и Ленинградская области: +7

Бесплатная горячая линия по всей России: 8 (800) 301-39-20

Рейтинг
( 1 оценка, среднее 4 из 5 )
Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Для любых предложений по сайту: [email protected]